יום שבת, 15 בספטמבר 2018

Асафов

Асафов

 Имя Асаф упоминается в Библии несколько раз. Самый значительный, по-видимому, был Асаф сын Берехии из колена Леви, один из песнопевцев в Иерусалимском Храме, авторству которого приписывают двенадцать псалмов.

Интернетный Телефонный Справочник по Израилю выдает телефоны пятидесяти двух человек с фамилией Асафов.

В начале Июля 1970 года, сдав сессию за четвертый курс Мехмата МГУ, я с группой товарищей по учебе направлялся в Баку, «в лагеря» - так назывался месяц военной подготовки студентов в настоящей армейской части, в завершение четырехлетнего военного обучения на военной кафедре Университета. Этот месяц лишал нас большей части последних, перед пятым завершающим учебу годом, каникул. В августе, вернувшись в Москву, надо было еще подготовиться и пройти заключительный «государственный» экзамен по этому самому военному делу. Отцы факультета позаботились, чтобы в последний год учебы «Военное дело» не мешало нашим занятиям, включавшим помимо курсов и семинаров, защиту Дипломной работы и сдачу Государственных экзаменов по двум предметам - математике и марксистско - ленинскому учению.
Так вот, утром одного из дней в начале июля я с группой студентов погрузились в «общий» вагон поезда уходящего с Казанского вокзала по маршруту Москва - Баку. Поезду предстояло в течение двух суток пересечь большую часть Центральной России и Северного Кавказа и завершить маршрут в столице тогда еще союзного Азербайджана, на берегу Каспийского моря, по воде которого, по одной из версий, проходит невидимая граница между Европой и Азией. Наша группа, человек сорок, делилась на две подгруппы: примерно половина, должна была сойти, проехав две трети пути, в городе Армавир для прохождения скоростной воинской службы в летном училище этого города. Вторая половина, в которой был и я, должна была доехать до Баку и провести месяц на военной базе, которая оказалась чем то вроде командной части так называемого Бакинского округа ПВО (противо-воздушной обороны) - как нам рассказали потом - самого большого из пяти таких округов на территории СССР.  Нас сопровождали два офицера в чине то ли майора, то ли подполковника «с кафедры», т. е. интеллигенты, на общем фоне тогдашнего офицерского корпуса СССР.

Стремясь к бесклассовому обществу, в СССР неукоснительно сохраняли классовую систему железнодорожных вагонов. Типы вагонов и сопутствующих услуг, конечно, уже не называли «классами», но как и когда то, их было четыре. Как солдатам, а билеты были выданы и оплачены Министерством Обороны, нам полагался самый дешевый и безыскусный тип - так называемый «общий» вагон. Офицерам полагался более комфортный «купированный», или «купейный» вагон, поэтому они, проследив, что мы успешно влезли в вагон, и дав нам, как выяснилось, очень полезные указания, покинули нас. В течение всего пути мы уже почти их не видели - в дальнейшем объясню почему. Чтобы понять «полезные указания» нужно знать, что такое «общий вагон». Так вот «общий вагон» внешне не отличался от следующего за ним класса - «плацкартных», с той только разницей, что в плацкартном пассажирское место состояло из целой «полки» т. е. почти кровати, на которой можно было лежать, и оно было указано в билете. Полки были верхние и нижние. Две нижних и две верхних, со столиком возле окна между двумя нижними, составляли «купе» - открытое для прохода по всей длине вагона. У противоположного окна - по длине вагона были еще две полки - нижняя и верхняя - «боковые». В общем же вагоне билет без указания места, давал право сидеть на какой-либо из нижних полок - по три человека на полке, т. е. шесть человек в одном купе и еще два на боковой полке. Залезть и лежать на верхней, предоставив сидящим на нижних дополнительное пространство для колен и локтей, была не регламентируемая привилегия, основанная на коллективном согласии попутчиков.

                                Общий он же плацкартный вагон 

                                Боковое место

 Но это - теория, а нашим офицерам была известна и практика. Поэтому их указания были такими: время еще раннее, вагон будет пуст. Как только войдем - сразу занять все пять купе нам «положенных» (по восемь человек в купе), а после держать и охранять их только для своих, не давая усесться никому постороннему. И так двое суток. Они знали о чем говорили. Поезд был не «скорый», с частыми остановками, на которых народ входил и выходил, без всякой меры или контроля или соответствия с теоретической вместимостью вагона. Два «проводника» - работника железной дороги, приставленных следить за порядком и чистотой вагона - два жирных, небритых, бритоголовых, неопрятного вида азербайджанца - казалось воплощали собой самый дух благожелательной коррупции, которой в те времена особо отличался Советский Кавказ. Так что пускать за мзду безбилетных пассажиров проехать несколько попутных станций, по-видимому, само собой разумелось.
К моменту отправки поезда вагон был полон, но поначалу ребята более или менее успешно защищали занятые места. Через пару часов вагон уже был переполнен, защита занятых мест начала давать трещины. Тут оказалось, что переход из нашего «общего» вагона в другие, а наш был первым после локомотива и грузового, заперт, эффективно заслоняя более привилегированные «плацкартные», «купейные» и «мягкие», от нашего контингента. Там можно было лежать, получить за рубль чистую, хотя слегка сырую, постель а за четыре копейки - горячий чай в стаканах с подстаканниками. Таким образом мы оказались отрезанными от наших командиров во время пути, и они могли навещать нас только на остановках. Впрочем они этим не злоупотребляли.
Довольно быстро выяснилось, что немалая часть наших попутчиков была подвыпивши, и, не собираясь останавливаться на достигнутых степенях опьянения, продолжала добавлять, и соответственно украдкой поблевывать. О дезодорантах тогда еще не ведали, а душ или ванна для большинства были чем то вроде роскоши, доступной раз в неделю, в лучшем случае. Не забудем - июль, жара несносная. Таким образом через несколько часов пути, меня уже заботило не где присесть, а где и чем дышать.  Решение нашлось скоро, благодаря благословенному бардаку. Оказалось, что в тамбуре в конце вагона, удаленном от купе проводников (а им полагалось отдельное полу купе в начале вагона), стекло окна выбито,  т. е. отсутствует полностью. Так что стоя у этого окна, можно было дышать летящим, относительно чистым воздухом с примесью гари и духа путешествий, доносящихся от близкого к нашему вагону локомотива. Скоро выяснилось, что и это место доступа к воздуху нужно стеречь - как только ты оставлял его на минуту, оно тут же оказывалось занятым, каким-нибудь еще любителем подышать. К счастью другие любители подышать не были большими любителями постоять, так что уловив тенденцию, я просто стал возле этого разбитого окна, и так простоял большую часть двухсуточного пути. К счастью в добавок к потоку воздуха эта позиция обеспечивала также и нескончаемый, стремительный и захватывающий поток зрительных впечатлений.

А поезд наш проходил по Центральной и Южной России, по Северному Кавказу, Дагестану и прикаспийскому Азербайджану - места, большинство из которых мне не довелось увидеть ни до ни после той незабываемой поездки.


Так что я был очень доволен таким удачным решением проблемы. Голые по локоть руки, которыми я опирался о край окна, сгорели на солнце - их кожа облупилась и слезла в течение нескольких дней по прибытии.
Наступил вечер, затем ночь - в темноте кроме освещенных перронов проносящихся мимо станций, пристанционных построек и далеких огней не видно было ничего. Поздно ночью в Армавире, на пороге Северного Кавказа, сошла с поезда половина нашей группы. В темноте я нашел и примостился на небольшой свободной части какой-то полки и проспал  час или два. Проснулся чуть после четырех часов утра - поезд стоял на какой-то станции. Встал, спросил у проводников - кроме меня, только они не спали - станция Минеральные Воды. Поеживаясь от утренней прохлады, вышел на перрон. Едва рассвело. Небо было чистое. В небе, оторванный от земли висел впервые созерцаемый мной - Кавказский Хребет. Через год, окончив университет, уже в Вильне я услышал по Би-Би-Си чтение глав только что вышедшего на Западе романа Солженицына «Август четырнадцатого». Роман начинался с рассказа о том, как один из его героев едет на повозке по направлению к той самой станции - Минеральные Воды, чтоб оттуда ехать в Москву, поступить в армию и воевать на Первой Мировой. И начинался рассказ как раз с описания Хребта. Точно такого, каким я увидел его зябким утром, сойдя на перрон:

Они выехали из станицы прозрачным зорным утром, когда при первом
солнце весь Хребет, ярко белый и в синих углубинах, стоял доступно
близкий, видный каждым своим изрезом, до того близкий, что человеку
непривычному помнилось бы докатить к нему за два часа.

Высился он такой большой в мире малых людских вещей, такой
нерукотворный в мире сделанных. За тысячи лет все люди, сколько жили, – доотказным раствором рук неси сюда и пухлыми грудами складывай  всё сработанное ими или даже задуманное, – не поставили  бы  такого сверхмыслимого Хребта.

От станицы до станции так вела их всё время дорога, что Хребет был прямо перед ними, к нему они ехали, его они видели: снеговые пространства, оголённые скальные выступы да тени угадываемых
  ущелий.
Но от получаса к получасу стал он снизу подтаивать, отделился от земли, уже не стоял, а висел в треть неба...

Тогда, слушая эти строки по запрещенной Би-Би-Си, и сравнивая их с  тем, что сам увидел на перроне во время остановки поезда, я подумал,   что наверно настанет время, когда школьники будут заучивать их наизусть, вместе с описанием дуба, увиденного князем Андреем в «Войне и мире».

Поезд тронулся. Я зашел в вагон. Пассажиры спали. В другом конце вагона, у столика напротив их полу купе сидели оба проводника - азербайджанца и щуплый паренек в белой куртке - по-видимому разносчик из вагона ресторана. Завязался разговор. Они знали, что я из группы московских студентов. Спросили москвич ли я. Нет, я харьковчанин. Слово за слово - последовал вопрос - а кто я по национальности - русский или украинец? Национальный вопрос стоял остро на Кавказе, но спрашивать прямо было неловко - «еврей» в Советском Союзе было стыдное слово. К тому времени мое национальное сознание было вполне определившимся, и ответ был наготове: «нет, я еврей». – Ка-акой молодец, не постеснялся сказать! - удивились проводники - Вот, этот тоже еврей - указали они на парнишку из вагона - ресторана. Про кавказских евреев я в то время ничего не знал, кроме того, что они не ашкеназы и на Йидиш не говорят.  Ну, если не Йидиш, то наверно Иврит. А Иврит у меня к тому времени был скудный, но беглый - после того как я выучил наизусть обе части    учебника «Элеф милим алеф». Сходу я обратился к парнишке на Иврите. Меня он не понял, но что это за язык - понял, и реакция его была восторженной. Увидев такую демонстрацию национализма, крамольного в СССР, оба проводника азербайджанца тоже пришли в восторг: ай, молодец! Немедленно меня одарили двумя привилегиями: одна - было предложение горячего и сладкого чая, в тут же на столике стоявшей побитой и на вид не особо чистой жестяной кружке. Эйдс, т. е. СПИД тогда еще не открыли, но мысль о сифилисе или дизентерии пронеслась в моей голове... Однако - noblesse oblige - и я, не колеблясь, поднял кружку и стал пить - чай был горячий и сладкий, очень кстати в то холодное утро и на голодный желудок. Вторая привилегия была еще лучше - мне был вручен ключ от «их туалета». Объясню: туалетов в вагоне два – по одному в каждом конце вагона. Так вот, туалет в дальнем конце был открыт для общего пользования, и в нем, разумеется, в конце первых суток была атомная война... Убирать там до конца пути проводникам, конечно, и в голову не приходило. Зато второй, ближний к ним туалет, они держали запертым для себя. Вот какую замечательную привилегию я заработал демонстрацией еврейского национализма перед сынами Кавказа.
Мы немного поговорили с парнем из вагона - ресторана.  Его фамилия была Асафов, имени, к сожалению, не помню. О чем говорили уже не помню, наверно о евреях, Израиле и шансах туда попасть, но прежде, чем идти продолжать свой обход поезда, Асафов заставил меня пообещать, что как только появится такая возможность, я навещу его в его доме, в Баку. Записал адрес и телефон на клочке бумаги. - Мой дед был раввин, в доме полно еврейских книг, приходи, бери, что захочешь - сказал. Мы попрощались и он ушел. Пассажиры уже стали просыпаться, я пошел занимать свой пост у выбитого окна.

За окном степи Южной России сменялись равнинами и ущельями между гор Северного Кавказа и Дагестана. Виды и картины - чуждые и захватывающие. Так далеко от дома я еще никогда не бывал. Не только пейзаж, но и люди - их черты и выражения лиц, цвет кожи, одежда и язык, их скудный товар, предлагаемый на коротких остановках поезда - все было новое, незнакомое, возбуждающее, любопытное... А горы, горы – ближние и дальние, и совсем дальние. Вбирая все это через выбитое окно спешащего поезда, я чувствовал себя путешественником, открывателем дальних стран.





И тут мои сокурсники, товарищи по группе - студенты самого престижного ВУЗ’а и факультета страны, цвет интеллектуального класса Советского Союза, доставили мне первое разочарование. Постепенно люди, которых я видел в окно начали появляться и в самом вагоне - пассажиры до местных станций, а то и до городов - Грозного, Махачкалы, Баку. Мои товарищи снова принялись защищать от пришельцев завоеванные места. Проблема была еще и в том, что эти новые пассажиры часто просто не понимали по-русски. Это то больше всего и бесило наших москвичей. Особенно запомнилось как две высокие, худые, суровые старухи во всем черном, с головы до пят, попытались усесться на «наши» места. Эти по-видимому не понимали по-русски ни слова. Один из наших - он был не с моей кафедры, и я лишь пару раз слышал его разглагольствования - интеллектуал… Убедившись, что старухи совсем не понимают его, он замахнулся на них, словно угрожая ударить. Они, мои товарищи, были действительно сердиты на этих старух за то что осмелились не знать Языка Империи. Через двадцать четыре года страшная кровавая война   прокатится по этим местам, сотрясая остатки развалившейся Империи.
Под утро следующего дня мы прибыли в Баку и с вокзала на специальном автобусе - в часть. Там у нас забрали нашу гражданскую одежду и выдали рабочую военную форму. Местный офицер проинструктировал: неделю назад весь Бакинский воинский гарнизон перешел на новый образец летней формы - высокие ботинки с носками   вместо сапог и портянок, прямые брюки, собранные у ботинок, рубашки с короткими рукавами и отложным воротником, заправленные в брюки и бейсболки - все на американский манер. Нам же, как временным гастролерам, жалко было выдавать такую замечательную форму, и поэтому мы получили старую: сапоги с портянками (первый урок их оборачивания был преподан тут же), брюки - галифе - под сапоги, гимнастерки навыпуск с широким армейским ремнем. Единственным экзотическим предметом этого обмундирования была летняя «южная» панама защитного цвета. В Израильской армии такие шапки называются «австралийскими». В форме этого образца, вне пределов нашей воинской части, вам можно появляться только группой в сопровождении офицера –продолжал инструктировать начальник - иначе, первый же патруль вас арестует.
Большую часть нашей короткой службы мы провели в благословенной кондиционированной атмосфере Вычислительного Центра, находившегося на территории базы, где мы весь месяц решали на компьютере «задачи», поставленные перед группами по четыре человека в каждой.   Для меня это был первый в жизни опыт с кондиционированным помещением. Компьютер был устаревший, ламповый, в университете на нашу военную кафедру уже привезли более современный – полупроводниковый.
Была, конечно, положенная порция строевой и спортивной подготовки, чистки туалетов, дежурства на кухне, дежурства по охране. Кстати сказать, с охранного пункта, конечно не на воротах, а на высоком месте внутри базы, можно было в бинокль наблюдать за происходящим в прилегающем жилом квартале, а так же за двумя кладбищами - еврейским и мусульманским. Но самым главным для меня были выходы в город. Не считая походов в баню, их было ровно четыре:
Две поездки на автобусе в Дом Офицеров в центре города - один раз на репетицию церемонии принятия присяги  и второй – совершить эту церемонию.
Поездка на полигон за городом - на стрельбы: каждый из нас выстрелил по три патрона, выданные с большими предосторожностями офицером  на линии огня за несколько секунд до стрельбы.

И один раз - в выходной день - была экскурсия в город. О ней чуть позже расскажу подробней. При каждом выезде я жадно вбирал в себя через окна автобусов виды незнакомого, манящего восточного, хотя и советского города, но кроме того надеялся, что все-таки как-нибудь удастся оторваться от масс и встретить Асафова. Увы, это не получилось. Особенно было обидно за упущенную возможность во время неудачной экскурсии, уж если не встретить Асафова, то хоть чуть-чуть познакомиться с городом. Тогда то мои товарищи студенты доставили мне второе разочарование. Утром мы выехали в автобусе группой в сопровождении офицера, вышли в центре и пошли пешком. С самого начала   мои товарищи по группе стали жаловаться и канючить. Ничто не вызывало у них интереса - ни экзотические чайные с медными подносами, несомыми на весу с маленькими пузатыми стаканчиками, ни извилистые улочки с виднеющимися башнями минаретов, ни роскошный вид на море и порт из прекрасного цветущего парка.






Все их раздражало - жара, искаженный акцентом русский язык, а больше всего - то что продавцы газировки не торопились со сдачей с десяти или пятнадцати копеек. Все стали требовать прекратить экскурсию - чего мы здесь не видали - и  вернуться в казарму.
К моему великому сожалению офицер их послушал, и мы вернулись в часть уже к полудню, почти ничего не рассмотрев в этом городе – замечательном, судя по тому немногому, что мне удалось увидеть и по тому, что услышал о нем впоследствии.
Кроме этих четырех поездок были еще четыре пеших похода в еженедельную баню - в строю, по узким едва мощеным улочкам мимо восточного вида глинобитных домов с глухими стенами, почти в темноте - таким ранним утром это происходило.
Упомяну еще, что в немногих лекциях, которые нам пришлось выслушать - про Воинский Устав, строение войск ПВО или карабина Симонова, в замечаниях офицеров инструкторов во время лекций и при неформальном общении с ними в курилках - «местах для курения», ощутимо присутствовал «Ближний Восток» и Израиль. Прошло только три года после Шестидневной Войны. Война на истощение, которую по мнению некоторых историков вел против Израиля СССР, а не арабы, продолжалась уже год и приближалась к прекращению огня - уже в следующем месяце. Запомнились замечания вроде того что «каждый пятый офицер ПВО из округа находится сейчас на Ближнем Востоке» и что «некоторые вернулись в гробах» или что «в армиях арабских стран офицеры бьют солдат». В общем чувствовалось сдержанно почтительное отношение к Израилю и сдержанно презрительное - к арабам.
Было много еще впечатлений от этой моей короткой службы в Советской Армии: от участия в выборах в Верховный Совет Азербайджанской Республики, от наблюдения за тем, как 18-летний ефрейтор командует своим взводом из двух солдат, от рассказа солдат о жизни в совхозе, от казарменного быта, от кормежки в солдатской столовой, от просмотра в казарме только что вышедшего на экраны «Белого солнца пустыни».

Закончился месяц, мы сменили одежду, и на бакинском вокзале ранним вечером, светло еще, погрузились в такой же общий вагон. Я вышел на платформу, погулять до отхода. Перрон был довольно пуст. Вдруг – навстречу мне появился Асафов - он только что приехал рейсом из Москвы: Где ж ты был? Па-ачему не пришел? Мы обнялись, я объяснил. Пошли, - сказал Асафов, приобняв меня за плечи подвел  к киоску посредине перрона. Мигнул продавцу - немедленно появилась бутылка белого сладкого «крепленого» вина и несколько шоколадных конфет «Каракум» .Разлил по большим граненым стаканам. Лехаим! Еще стакан - времени мало. Лехаим! Закусили шоколадом. Попрощались, обнялись. Поезд поехал, я заскочил в вагон, помахал рукой...
Мне и в голову не пришло - оказалось, что за этой сценой с великим удивлением наблюдали из окон вагона все товарищи из нашей группы: Когда ты успел обзавестись здесь друзьями?

Сквозь пары опьянения, подымающегося в голову от только что выпитого крепкого вина, я только загадочно улыбался.



Когда я приехал в Москву и встретился с друзьями - сионистами, то услышал от них две новости: одна была та, что получил разрешение на выезд в Израиль Марк Эльбаум - это был первый знакомый нам молодой парень из Москвы, получивший выездную визу, до него давали только старикам. Другая была - что возле аэропорта недалеко от Ленинграда арестована группа рижских и ленинградских евреев за попытку угнать самолет в Швецию чтоб уехать в Израиль.

Макаббим, сентябрь 2018        


Баку, июль 1970, слева направо - Юра Кабанов, Рощин, Павел Катышев, я.
Спасибо Юре за фото.


יום ראשון, 9 בספטמבר 2018

מקום בצל

מקום בצל

עם אביגיל בעגלה בדרום פילדלפיה

רובו של מרכז העיר פילדלפיה ממוקם על מעין חצי האי שבין הנהרות – דאלוור במזרח ובמערב - נהר סקולקיל, הנשפך לתוך דאלוור בדרום. את יולי ואוגוסט, חמים ולחים מאוד, אני מעביר באזור הדרומי של חצי האי הזה. משימתי העיקרית - לעזור לטיפול בנכדתי בת השנה עד לסיום החופש במוסדות החינוך, כאשר היא ואחיה הגדולים יגיעו לפעוטון ולבית הספר, והמשפחה תעבור לדירת הקבע שלה, שבינתיים עוברת שיפוצים.
במשך היום הקטנה - אביגיל - מסרבת לישון במיטה שלה בבית הזמני. בערב נרדמת בה בקושי רב, אחרי בכי ומאמצי הרגעה של הוריה. במשך היום, כשהגדולים בקייטנות, עליי להעסיק, לבדר ולהאכיל אותה, שתגדל ותתפתח כמו שצריך. ופעמיים ביום - בבוקר ואחרי צהריים אני חייב לדאוג שתירדם בעגלה ותצבור כוחות.
וכך אני מוצא את עצמי ברחובות דרום פילדלפיה מחפש מקומות שבהם אביגיל תוכל לשחק, ליהנות, להתפתח ולהתעייף, ואחרי זה - מגלגל אותה בעגלה עד שתירדם. 
המקום הוא אזור מגורים צפוף. לא חסר מגרשי משחקים לילדים, אך חסרים מאוד גינות ציבוריות, שבהן אפשר למצוא מקום לשבת. בצל. מה זה חסרים? - אין. במגרשי משחקים - ברוב שעות היום אין  טיפה של צל, כל השטח - שטוף שמש ולוהט כמו מחבת. 
הרחובות במרכז פילדלפיה מסודרים, כמו במנהטן האי, לרוחב ולאורך של חצי האי - ממזרח למערב - רחובות עם שמות - כמו וולנאט סטריט, צ׳סטנאט סטריט, ספרוס סטריט, וכד' ומדרום לצפון - רחובות בעלי מספר - מאחד - סמוך לחוף דאלוור ועד 27 סמוך לסקולקיל. והמספרים ממשיכים עד ל-50 ויותר לכיוון המערב. האגדה המקומית מספרת שבמאה 18 כשהתחילה העיר, רוב האנשים לא ידעו לקרוא ולכן הכירו את הרחובות על פי העצים שצמחו לאורכם - וולנאט, צ׳סטנאט, ספרוס, או לפי אתרים בולטים - מארקט, ארץ׳ וכד'. מעניין, כמה אנשים בתקופת האוריינות הטוטאלית יידעו להבחין בין עצי ערמונים (וולנאט) לעצי אגוזים (צ׳סטנאט)?
בגלל הגיאוגרפיה בשעות הבוקר הצל נמצא רק בצדם המזרחי של הרחובות בעלי שם, אחר הצהריים - בצדם המערבי של הרחובות בעלי מספר, ובצהריים - מתחלקת חצי חצי בין השמות למספרים. וברחובות האלה אני מחפש כיוון תנועה כך שהתינוקת בעגלה תישאר בצל או מקום בצל שאפשר לשבת בו, אם היא נרדמה. במגרשי המשחקים, כשאביגיל ערה, משתדל לתפוס כתמים נדירים של צל או שדואג שחשיפתה לשמש תהיה קצרה ככל שאפשר. שתיית מים תכופה וניסיונות לקבע כובע על ראשה - הם חלק מהשגרה.
מעבר ברחובות הסואנים של הכרך הוא חוויה – לי, וכנראה גם לאביגיל - כי כאשר היא ערה ובתנועה, על פי רוב היא שקטה, מתבוננת בעניין במתרחש מולה, עושה שלום ביד לאנשים שבאים ממול, והם משיבים לה בחיוך, בהנפת יד ובמילות ברכה.
עוברי אורח בעיר אמריקאית עסוקה הם מחזה מעניין - מכל הצבעים, הגילים, המקצועות, המלבושים, הלשונות והתרבויות. בעלי מלאכה בחולצות ממותגות ונעלים כבדות, אנשי רפואה בסקראבס (בגדי עבודה רפויים) בצבעים שונים, אנשי משרד עם לאנצ'בוקסז ותגים על שרוך מעל צוואר או על דש בגד, סטודנטים זרוקים, פה ושם - הומלסים במצבים שונים של רוח, מודעות או שפיות. לפעמים – גלביה, סארי הודי או לבוש של נזיר טיבטי. לא מעט בורקות וחיג׳אבים – על נשים שחורות, לא ערביות. אני שם לב לכמה בנות צעירות במכנסונים קצרים, בגופיה פתוחה ובחיג׳אב.
שונים מאוד - כולם מצאו בארה"ב מקום של חופש, של סובלנות, של חוק וסדר, של הזדמנות, של פרנסה, של שלווה. ואני מחפש לי רק מקום בצל. ואם אפשר, אחרי הקילומטרים ברגל עם העגלה בחום אימים, מקום בצל שאפשר בו לשבת. לא פשוט.
מזג אוויר יציב - חם ולח מאוד - מעל 30 מעלות צלסיוס וסביב 90% לחות, הרגשה כמו 40 מעלות ומעלה. לעתים עננות וגשם מקומי, שלא מרענן כלום. אך לפעמים גם סופות מקומיות. לכן המסלולים שלי פחות או יותר סביב הבית – כדי לסגת למקום מקלט במקרה של סופה.  
הרחובות והבתים גם הם אטרקציה לתייר מזדמן, וכנראה גם לתיירת בעגלה. רוב הבתים באזור הזה - קוטג׳ים מחוברים - ברוחב של דלת כניסה ושני חלונות, שתיים - שלוש קומות וגם בייזמנט. הכול - על קו המדרכה, כמעט אין גינות או חניות לפני הבתים. גם מרפסות אין. אך הכמיהה למקום אתנחתא בחוץ - יש ויש. עציצים על המדרכה צמוד לכניסה, משטח קטנטן מעל מדרגות הכניסה הופך למעין מרפסת (porch) - יש שדוחסים לשם כיסא אחד או שניים. לפעמים על יד העציצים על המדרכה מציבים ספסל או כמה כסאות ושולחן קטן, כבולים בשרשראות לקיר המבנה. בפינת הרחובות פיצווטר ו-19 הגדילה לעשות משפחה אחת: עציצים, שולחן, שני כיסאות נוח (מקוצרים - אחרת היו חוסמים את המדרכה כולה), עמוד עם מיני כדורסל וערסל בין העץ לעמוד התאורה. ניכרת תרבות המנגלים - לעתים על המדרכה ממש, על מדרגות הכניסה או בחצרות זעירות מאחורי או בין הבתים הצמודים.
אני מחפש רחובות צדדיים שלא חוצים את מרכז העיר כולו. הם טיפה יותר שקטים. מוצא חן בעיניי רחוב מונטרוז, שם אני מאתר כמה בתים עם ספסל בצל, ושם לעתים תופס לי מנוחה. אחרי השעה עשר יש שם כבר פס של צל על חצי מדרכה לערך.


                            מין מרפסת


                            גינה, כסאות נוח, ערסל, כדורסל

שם לב לשינויים שמתרחשים באזור: הרבה שיפוצי בתים, כמה אתרים של הריסות כדי לבנות מחדש. לא מעט בתים עזובים עם מכתבי הוצאה לפועל בחלונות. אני מתרשם כי אין הרבה שחורים שגרים, ולא רק עובדים באזור, אע״פ שבפילדלפיה יש שוויון במספרים בין שחורים ולבנים. רואים זאת בסופי שבוע. גם זקנים כמעט ואין - כנראה פינו מקום למשפחות של צעירים שלא מתקשים לטפס במדרגות בין שלשה או ארבעה מפלסים בדירה.
כשאין התרעות סופה אני מנסה להרחיב את מעגל הנדודים ומגלה דברים חדשים. סוף סוף גינה ציבורית קטנה ויפה עם כמה ספסלים, אבל אין בה צל רוב שעות היום. חנות נחמדה לבייגלז,  קייטנת ילדים מטעם ההתאחדות האסלמית הכול אמריקאית עם ילדות בנות שבע בבורקות שחורות בחצר קטנה, צמודה למגרש משחקים משוכלל, שמשום מה סגור ונעול רוב הזמן. מגרשי משחקים ובריכות שכונתיות – הם סיפור בפני עצמו. כבר ציינתי כי יש לא מעט מגרשי משחקים. גם ילדים, אני מתרשם, לא חסר. אך לעתים קרובות המגרשים האלה פשוט נעולים. יש כמה שסגורים תמיד. אולי שייכים למוסדות פרטיים שסגורים לחופשת קיץ? המגרש שקרוב לביתנו, סגור ונעול בסופי שבוע. בבוקר עומדת מול השער הנעול קבוצה של הורים וסבים עם עגלות, תוהים למה הוא סגור. שבוע אחרי שבוע. לו קרה דבר כזה בארץ, אני חושב, כבר היו מעירים את ראש העיר והיו מדווחים בראש החדשות.
הבריכה השכונתית  – מטופחת, פתוחה חופשי לקהל, אבל שעות פתיחה מוזרות בעיניי: בימי השבוע – מ-11 בבוקר (ז"א – אין שחיות בוקר) עד שבע בערב, אבל עד אחת – יש חוגי ילדים, כך שלמבוגרים – רק מאחת בצהריים. בסופי שבוע – מאחת בצהריים עד חמש בלבד. צבר כללים, חלקם – מוזרים: אסור מתנפחים, אין לבוא עם עגלות וכסאות. נראה לי על שני הכללים האחרונים לא מקפידים. לא מעודדים לשבת סביב הבריכה – טבלת במים, שחית – לך הביתה. המצילים (שניים ביחד לבריכה קטנה) סופרים גולגולות בתוך המים ולפי זה מכניסים אנשים. ביום ראשון חם אחה"צ – עומד תור מול פתח הכניסה ומחכה שיתפנה מקום. פותחים ב-11, אבל בשמונה בבוקר יש כבר שניים – שלשה "אנשי צוות", בדרך כלל ללא תעסוקה מובהקת. לפעמים מצטרף אליהם שוטר. התלבטתי איך נוצרה מתכונת הפעלה שכזאת במתקן קהילתי. אני חושד שזאת תוצאה של עבודת ועדה, כמו בבדיחה הישנה: מהו גמל? – סוס שעוצב על ידי ועדה.
בטיול של בוקר יום ראשון אחד מבחין בזוג: ג'נטלמן זקן, שחור – בחולצה לבנה, מכנסיים ואפודה שחורים, כובע שחור לראשו, כפפות שחורות ועניבת פרפר אדומה. לידו ליידי זקנה שחורה, בשמלה שחורה, צעיף לבן, כובע וארנק שחורים. הגבר עם מטאטא בידיים מטאטא את המדרכה מול הבית. מתבונן – הבית – קוטג' בן שלוש קומות, צר וצמוד לבתים סביבו, אך צבוע בלבן ועם שלט של כנסיה בפטיסטית עליו. כמה בלוקים מפה יש כנסיה בפטיסטית גדולה ומפוארת, ובכיוון אחר – עוד כנסיה בפטיסטית – "כנסיה בפטיסטית אפריקאית ראשונה". "אפריקאית", לא "אפרו-אמריקאית". אחד הרחובות הראשיים באזור הוא רחוב "קריסצ'יאן" – נוצרי, יש בו וסביבו הרבה כנסיות מסוגים שונים. לא ראיתי בית כנסת. יהודי בכיפה ראיתי פעם אחת.
באחד הטיולים כאלה עובר כמה תחנות בניסיון למצוא מקום בצל.
נתקל בבית דירות ומשרדים גדול ומקרה נדיר - עם חצר ירוקה. בחזית הבית - פלא ממש - סככה עם ספסלים ושולחן. אך כשאני מגיע מסתבר שכל השטח תחת הסככה שטוף שמש וגם פח אשפה גדול, מסריח להחריד. בורח משם - רואה כמה ספסלים מאחורי הבית - עצים, דשא. ספסלים די שבורים, סביבם - עזובה מופגנת: בקבוקים ופחיות ריקים, אבל צל עבה, אפילו קריר ואפשר לשבת. מתיישב. פתאום מבחין בנוכחות מוגברת של יתושים. כמה כאלה מתיישבים על אביגיל, אחרים מנסים לזמזם לי את ההמנון שלהם.... בורח כל עוד נפשי בי.
הולך לכיוון צפון  - פתאום רואה מולי בית גדול, חדיש עם גינה יפה סביב הכניסה. שלט - ״הבית המאוחד לתפילת כל האנשים״ - מין כנסיה. כמה ספסלים - בצל! נכנס, מתיישב. כעבור רגע מגיע גבר שחור, אלגנטי, כנראה סוג של שמש. פונה אליי: עוד מעט מתחילים פה תיקון ריצוף - אתה לא יכול לשבת פה. תבוא מחר. עוזב. למחרת לא באתי, אבל בעוד כמה ימים עברתי שם שוב: לא הבחנתי בסימני תיקון המרצפת שמלכתחילה נראתה לי בסדר גמור, אבל הגינה היפה בכניסה - נעולה.

                            בית תפילה וגנו

פונה וחוזר דרומה - כנסיה קתולית מרשימה מוכרת לי זה מכבר.  עכשיו מגלה שבצידה עומד בניין מכובד, נראה כמו מגורי הכומר ואולי גם המשרד. גינה קטנה יפה לפני הכניסה, מדשאות, פסל המושיע במרכז וגם צל! הגינה פתוחה לנכנסים, אבל אין שום מקום לשבת. כן, יש ספסל ממול, על המדרכה מחוץ לגינה, די נדיר בסביבה. אבל כולו - בשמש.

                                הכנסייה הקתולית

                            הגינה עם המושיע, הצל והספסל מעבר לגדר


                            מונטרוז 1808 (פושקין – בן 9): צל, פרחים, ספסל וויי - פיי

פונה משם לרחוב צדדי סמוך, והינה - זהו רחוב מונטרוז החביב עלי. אחר הצהריים - הצד הימני כולו בצל, מגיע לספסל המוכר לי במספר 1808 (פושקין - בן תשע), מתיישב בצל. יש גם וויי פיי! 
אבל אביגיל כבר מתעוררת, צריך לחזור הביתה, לאכול ארוחת צהריים.


מכבים, ספטמבר 2018